из отчета о преступлениях советского режима против своих граждан – однако учения были хорошо организованы; теоретически могли быть страшные жертвы – однако обошлось (хотя свои дозы радиации, конечно, получили все участники).

Мы упоминаем обо всем этом для того, чтобы было понятнее, кто именно сидел 12 апреля 1961 года в раскрашенной в зеленый цвет ракете – а затем разъезжал по миру с оливковой ветвью в одной руке и белым голубем в другой и рассказывал, что единственная война, которую ведут советские космонавты, – это война против природы. Даже если бы Гагарин носил на рту тряпочную повязку, чтобы никого случайно не проглотить, и подметал перед собой метелкой дорожку, чтобы ни на кого не наступить, его декларативная приверженность принципам ахимсы вызывала бы у скептиков глубокие подозрения. И, в целом, небезосновательно. Преподавателями Гагарина были фронтовики, обучавшие его вовсе не выполнению фигур высшего пилотажа и цирковым фокусам в мирном небе, а тактике ведения боя. На протяжении двух лет Гагарина готовили не просто к службе в гарнизоне, а натаскивали для участия в третьей мировой войне – которую ждали, которой опасались – и ответом на угрозу которой и стал запущенный ровно в тот момент, когда Гагарин получал лейтенантские погоны, спутник.

Кстати, если уж на то пошло, “почему советский спутник оказался первым в космосе? Да потому, что у американцев были базы в Европе для военно-воздушных сил. Они могли бомбить Москву с европейских баз обычными самолетами. А мы не могли ответить Америке никак… У нас был огромный стимул. Единственная возможность ответить американцам на удар по Москве – это ответный удар по Вашингтону и Нью-Йорку. Это все у нас понимали… И запуск первого спутника, который мы провели в спешном порядке, имел целью вовсе не изучение космоса. Главное было – показать американцам, что мы их можем накрыть. И они это поняли. Раз мы можем запускать спутники, значит, любой город Америки может быть, увы, поражен… <…> это – очень сильно способствовало сохранению мира” [7].

Мысли Гагарина в Оренбурге были заняты не только строевой подготовкой и “высоким профилем посадки”, о чем свидетельствует следующий анекдот, приведенный А. Дихтярем:

“Капитан Федоров прохаживался туда-сюда перед шеренгой вытянувшихся по ранжиру курсантов. Гагарин, как самый мелкокалиберный, на левом фланге.

– Что есть погоны? – спрашивал сам себя и сам же себе отвечал: – Погоны – это не только деталь одежды. Это прежде всего символ мужественности, и носить погоны должно с достоинством!

После занятий курсант Гагарин подошел к курсанту Репину:

– Что есть бюстгальтер? Отвечайте, курсант!

И, не дождавшись ответа, выдал собственный вариант:

– Бюстгальтер – это тебе не только деталь одежды. Это прежде всего символ женственности, и носить его должно с достоинством! Так и напиши своей девушке, Репин” [10].

Тут самое время упомянуть, что именно к оренбургскому периоду относится наибольшее количество признаний женщин, с которыми Гагарин якобы имел какие-то отношения. Какими бы ненадежными ни были эти свидетельства, ясно, что Валентина Горячева была далеко не первой попавшей в его поле зрения женщиной; у летчика Гагарина был если не большой опыт (об этом трудно судить), то, по крайней мере, широкий диапазон выбора – и вот тут он прекрасно обходился без всякой подушечки.

Вообще, мемуары женщин, живописующих свои отношения с Гагариным (в диапазоне от “спала-с-ним” до “пожирал-меня-глазами”), представляют особый интерес, особенно если зачитывать их бивис-и-баттхедовским голосом. Несостоявшиеся супруги охотно рассказывают, как отказали ему, как он предлагал на них жениться, некоторые даже транслируют сны, в которых они снились Гагарину (“…рассказала свой сон: будто он готовил меня в космос. Гагарин уговаривал, а я отнекивалась: «Юр, ты же прекрасно знаешь, сын у меня, муж. Вдруг разобьюсь, у меня же семья…»”) [14]. Удивительнее всего даже не сам сон про “готовил меня в космос” – “где ракета?” – “да вон же – в огороде”, а то, что о таких снах можно было рассказывать по радио; вот уж правда эпоха невинности. Проблема в том, что чем больше подробностей в этих всплывших в 1990-е мемуарах, тем менее достоверными они кажутся.

Алмазом, кохинором этой коллекции является опубликованный в таблоиде рассказ [12] некоей К. Шерстневой, позиционирующей себя как подругу и, в молодости, соседку Наины Ельциной – в девичестве Гириной: якобы будущий космонавт был женихом будущей вдовы экс-президента РФ. Слух распространился настолько широко, что Н. И. Ельциной пришлось публично опровергать его. Сама возможность этой комбинации кажется настолько курьезной, что биограф не находит в себе сил не упомянуть о ней; однако на этом мы перестаем тасовать колоду не вполне приличных карт из несостоявшихся невест Гагарина.

О том, что Гагарин всерьез задумывается в Оренбурге о женитьбе, рассказывают вовсе не только претендентки на его руку, сердце и фамилию. Так, лейтенант Акбулатов запомнил не только высокий профиль посадки Гагарина, но и ряд других подробностей. “Вот такой еще штрих, он обращался ко мне: «Товарищ капитан, мне бы вот в город». Не раз обращались ко мне с такой просьбой. Время было напряженное. Я говорил, ребята, вот закончите, потом будете отдыхать, сейчас главное учеба, финал – к финишу пришли. Какой тут отдых. «Да вот я жениться хочу». Я говорю: «Жениться я всем запрещаю, пока вы не закончите военное училище. И даже не подходите ко мне насчет женитьбы. Запрещаю жениться каждому. Успеете – это никуда не денется»”[17] [2].

Что касается женитьбы курсанта Юрия Гагарина на работнице оренбургского телеграфа, а впоследствии студентке медучилища Валентине Горячевой, которую сам он называл смешным словом “Валюта”, то по понятным причинам мы не можем обсуждать, была ли она “идеальной Гагариной”. Она, безусловно, была – в смысле: была при живом муже – женщиной не светской; держалась напряженно, скованно; ни на секунду не забывала о том, что ей следует быть осмотрительной; встречала журналистов с плотно сжатыми губами – и дочерей своих научила тому же.

Есть свидетельства, что она хорошо готовит; неудивительно при профессии отца: “Иван Степанович был большой мастер кулинарии, но особенно удавались ему беляши – любимое кушанье уральских казаков” [1].

Для нас важно, что ее мемуары – “108 минут и вся жизнь” (в соавторстве с прикомандированным журналистом из “Красной звезды” Михаилом Ребровым), которые, теоретически, могли бы стать откровением, – на самом деле можно читать разве что со спичками между век. Тем не менее в этой по-настоящему пуританской книге не без живости описана сцена их знакомства, состоявшегося на танцплощадке (дотошный писатель Нагибин в своих “Рассказах о Гагарине” щеголяет знанием деталей: “Во время танца запрещалось курить, толкаться, произносить вслух нецензурные слова; полагалось уступать дамам место на скамейке и приглашать к танцам не свистом или пощелком пальцев, а по всем правилам вежливости. Возле площадки продавалось мороженое, морс, ситро, а крепкие напитки были оттеснены